Жила одна птичка, которая мечтала побывать во множестве мест. Нельзя назвать её перелётной – перелётные птахи следуют своим инстинктам. Инстинкты, как верёвки, тянут их из одного места в другое, следом за солнцем, за уходящим теплом, прочь от лап мороза, что закупоривают пруды и заставляют изо рта валить пар, а из труб – дым. Это была просто странная птичка. Странная – от слова странница. Сегодня она здесь, завтра там. Но обозначало это и то, что её никто не понимал. Мышка-полёвка спрашивала у ежа: «Чего хочет эта птичка? У неё нет дома, семьи и птенчиков тоже нет».

«И в спячку она не впадает», - возмущался ёж, и надувал щёки, как свойственно ежам.

Птичка эта маленькая, с загнутым клювом и красноватой грудкой, с огромными лапами, которые позволяли ей лазать по коре и доставать из расщелин насекомых. Но в общем-то, ничем не примечательная. Разве что, любопытством. Везде ей хотелось заглянуть, со всеми поболтать. Попытаться склевать самую большую гусеницу, и посмотреть, кто живёт в тёмной глубокой норе. И так каждый день, каждый день на новом месте. В общем-то, кроме любопытства у неё ничего не было. Даже распорядком дня – и тем пренебрегала.

Иногда она спала по ночам, укрывшись в густой дубовой листве, поближе к стволу, иногда напротив, пряталась в высокой траве и дремала там, пока не наступали сумерки. А ночью просыпалась и с удовольствием проветривала крылья на ночном холодке. Глаза у неё, как крошечные икринки, и ночью всё казалось одинаковым  и очень чёрным. Чёрные деревья, такие, что не отличишь одно от другого, даже вода – чёрная! Захочешь сесть на травинку, а потом окажется, что это камыш, который так и норовит искупать тебя в пруду. А оттуда смотрит какое-то чудо-юдо, разевает рот и шевелит плавниками.

«Привет!» - чирикает птичка. – «Извините!»

Она зажмуривается, бьёт крыльями и, поднимая тучи брызг, взлетает. Ночью, конечно же, страшно, но ещё и страшно интересно. Неизвестные создания выползают из своих нор, шевелят многочисленными ногами и чистят пёрышки. Летучие мыши кажутся удивительно гладкими, когда касаются тебя в полёте крыльями. Вороны становятся дырами в полотне ночи. Сидит на суку такая дыра в форме ворона, и только по движению клюва можно понять, что это ворон и есть. Птаха проносится над их головами, трепеща всеми пёрышками от страха, а вороны переговариваются хриплыми голосами:

«Чего эта дневная пигалица забыла в такое время? Это время только для нас, больших страшных птиц, которые знают, что ночные мотыльки самые мясистые, как раз для наших клювов».

«И для соловья», - отвечал другой ворон.

Первый сказал:

«Я давно ему пытаюсь втолковать, что песни его лучше подойдут к дневной поре, или к закатной. Там у него будет более благодарная публика, чем мы».

Тем не менее, право соловья вести ночной образ жизни никто даже не думал оспаривать. Соловей честно спит днём и просыпается от гудения ночных стрекоз. А эта птица – ни то ни сё. И днем вишь - сверкает своей малиновой грудкой, и ночью надо ей скакать по веткам и ронять на головы спящих семена-вертолётики.

Третий ворон вмешался:

«Я слышал, эта же птаха летала вчера в предрассветный час: самый мрачный и тихий, когда даже соловей не решается петь. Самого сыча она напугала так, что тот теперь заикается. Икает, то есть. Вместо «ух, ух» говорит «ик! ик!».

Вороны замолчали. Только возмущённо топорщащиеся перья на головах выдавали их отношение к этой маленькой птице.

Днём тоже не до сна. Высоко в небе клин журавлей начинает свой полёт. Птичка видит их, и захлёбывается от восторга. Такие большие! Такие гордые! Вот бы с ними улететь. Она устремляется вверх, каждую секунду ожидая, что проткнёт клювом облака, но едва она оставляет позади макушки лесных великанов, как порыв холодного осеннего ветра подхватывает её и сносит прочь.

Журавли уже далеко. Птаха сидит на верхней ветке осины, провожает их, поворачиваясь то одним, то другим глазом, и пытаясь разглядеть – не пойдут ли где на посадку? Вот бы долететь и расспросить обо всём, что видели они в дороге.

Смену сезонов она видит впервые, и всё, даже самая малюсенькая мелочь, которой не было вчера, и которая вдруг настала сегодня, её восхищает. Вода в лужах холодная и сладкая, по утрам она покрывается корочкой льда. Наступает зима. Первый снег в этом году выпадет и сразу почувствует, что природа уже его заждалась. Помурлычет немного, устраиваясь на листьях увядших папоротников, похрустит, да уснёт до весны. Вместе с ним уснёт и в своём доме под трухлявым пнём и ёж.

Там пахнет опилками и сушёными грибами, личинки светлячков ползают по стенам и слабо-слабо светятся, создавая атмосферу уюта и тепла. Когда выпадал снег, у ежа всё готово к зиме. Пол устлан листьями с уходящей осени, кладовые набиты ранетками и желудями. Со спокойной душой он укладывается спать, забывая снять с иголок последнюю партию грибов. Когда на пень присаживается отдохнуть лесник и раскуривает трубку, старое дерево скрипит до самых корней, паучки отваливаются с потолка и падают ежу в постель, но он в полудрёме только переворачивался на другой бок. Спать ещё долго, и нужно использовать это время с толком. Некогда думать о такой мелочи, как лесник. Даже если он в плечах два аршина. Даже если у него до пояса борода, а пальцы такие, что могут гнуть железо.

После лесника на пенёк усаживается птичка. Она прыгает, клацая коготками по коре, но ёж не замечает и её.

«Ты спишь, спишь, спишь?..» - чирикает она. – «Выгляни, выгляни, посмотри, какой чудесный снег!»

Нет ответа. Птичке стало холодно, и она распушила перья. Нигде не осталось приветливо шуршащей листвы, в которой можно укрыться даже от сильного ветра. Деревья стоят голые, как огрызки яблок, и такие же чёрные. Только ели остались зелёными, да ещё накинули на плечи снежные шали, но ели – такие создания, что никого к себе и близко не подпускают. Колючие, ууу…

Грустно. Даже этот ворчун, похожий на ожившую еловую шишку, спит. Но птичка не унывает. Она прыгает по снежной шапке на пеньке, а потом оборачивается и рассматривает свои следы.

В это время мимо снова проходит лесник, на этот раз с маленькой внучкой. Увидев птичку, самозабвенно чирикающую посреди мрачного леса, лесник останавливается. Поглаживая бороду, он говорит девочке:

- Посмотри-ка вон туда. Видишь? Это очень необычная птичка.

- Наверное, совсем ещё птенчик, – говорит девочка. – Да, деда? Такая же бойкая, как я!

Старик сказал:

- Вовсе нет. Эти птахи выводятся из яиц в середине весны, а живут только до зимы. Так что эта птичка – старушка. Она умрёт этой зимой, может, от холода, а может, от старости. Я лесник, но я ни разу не видел, как она откладывает яйца. Их можно обнаружить в траве, когда сойдёт снег, такие маленькие, как фасолины. И высиживает сироток солнце. Оно растапливает на скорлупе лёд, а потом растапливает и саму скорлупу.

- Бедная птичка, - расстроилась девочка. – Что она успеет сделать за одно лето? Только чуть-чуть погреться на солнышке.

Старик смотрит на неё с хитрым прищуром, а потом показывает на пенёк.

- Здесь, под корнями, живёт ёж. Ему уже пять лет, это старый и солидный зверь. У него полный гардероб шляп из шапочек жёлудя, и есть даже одна выходная, из ружейной гильзы, которую я как-то здесь обронил. Но эта птичка видела гораздо больше, чем он. Смотри, какая шебутная! За день она успевает побывать во множестве мест.

Девочка взяла старика-лесника за руку.

- Знаешь, деда! Давай откроем сегодня в какой-нибудь комнате окно, да насыплем семян. Может, она заглянет и к нам в гости?..

А птичка, поддавшись настроению, которое нёс с собой завораживающий танец снежинок, кружилась вокруг угрюмых дубовых стволов, беспокоя сон лесных обитателей.