http://sgpress.ru/CHital_nyj_zal/Zverek-i-rybi-chudesa20771.html 

Глава первая. О том, как однажды посреди зимы проснулся Зверёк

В одной норе проснулся зверёк. Проснулся он ни с того ни с сего: может, решил поиграть на своей пау­тине, как на арфе паучок, может, в норку залетел лю­бопытный запах. Он просто сообразил сквозь сон, что проснулся и что больше уже сегодня не заснёт.

«Если проснулся, значит уже пора вставать», — так рассудил зверёк.

Норка у него пахла табаком и жжёными спичка­ми. Не то чтобы зверёк любил курить или у него была трубка, просто так получилось. Зато здесь было тепло, а непогода бушевала где-то вверху. Здесь была тёплая постелька из птичьего пуха, и отпечаток там остался, как будто лежала большая улитка. Никакой улитки там, конечно, не было, просто зверёк любил спать,  свернувшись клубочком, так что становился похож на пушистую каракатицу.

Он с удовольствием понюхал висящий на стене корешок. Корешок всё ещё хранил запах свежей рых­лой земли и немного — зелёного горошка. Для зверь­ка он — словно картина: можно любоваться. Только у зверька зрение не очень, поэтому он предпочитает принюхиваться.

Норка эта квадратная, а выход, кроме всего про­чего, у неё находится прямо над головой. Зверёк вы­гнул спинку, потом потянулся, цепляясь лапками за стенки, и неожиданно пробил мордочкой потолок.

Потолок оказался из снега, рыхлого и пушистого. Зверёк зафыркал. Раньше он никогда не видел снега, только много о нём слышал от других зверей. Снег по­казался ему слишком мокрым, слишком холодным, но довольно весёлым.

Зверёк решил, что с ним можно иметь дело.

«Вот это я проснулся! — подумал он. — Кажется, немножко раньше, чем следовало».

Жил он в старой печной трубе на покинутом доме и если бы знал, что она нужна не для того, чтобы стро­ить там норки и вить гнёзда, то очень бы удивился.

Зверёк выбрался наружу (отчего его шкурка вся покрылась снегом) и огляделся. Была ночь. С неба отваливались и падали звёзды. Касаясь носа зверька, они таяли и превращались в воду.

«Так вот что на самом деле такое звёзды», — по­думал зверёк и сунул в рот коготь.

Пробуждение сулило много открытий.

Но первое открытие, которое он должен был для себя сделать: кто он такой и что происходит?

Раз он проснулся, значит, должен был заснуть. Зверёк грыз коготь: он ничего не помнил. Так быва­ет и с вами, я уверен, тоже. Вы просыпаетесь и ниче­го не помните и, только увидев маму, вспоминаете, что вы дома. Или в гостях у бабушки, если видите бабушку.

Зверёк же не увидел ни мамы, ни бабушки, поэто­му ничего не вспомнил.

А ночь уже вот-вот грозила превратиться в рас­свет. Снега вокруг — великое множество! Нигде нельзя было увидеть землю, восхитительную землю с её бес­конечными букашками и тихой музыкой травы. Зато были ёлки, тихо и печально стояли они вокруг, будто веретена, с которых раскручивались прозрачные нити ночи. Зверёк покатался немного на хвосте по крыше, а потом свалился в сугроб и выбрался только потому, что когда-то папа учил его плавать. Не удивляйтесь: для такого маленького зверька, как наш, сугробы — как застывшие волны.

Зверьку было уже четыре года, но ни разу ещё он не просыпался зимой. Каждую осень он забирался в свою норку, в никому не нужную печную трубу, а про­сыпался поздней весной.

Он проплыл вокруг ближайшего дерева, вспоми­ная, умеет ли он лазать по деревьям. Оказалось, что умеет и очень хорошо. А дерево оказалось дубом. Хотя вокруг было полно ёлочек, снежные волны понесли зверька, как лёгкое судёнышко в шторм, именно к дубу — к большой скале среди бушующего снежного моря.

Зверёк забрался наверх и обнаружил, что нет ни одного листика и даже ни одного жёлудя, чтобы под­крепиться. Это очень его расстроило. Зато он нашёл укутанную с лап до головы в перья фигуру, которая оказалась филином.

— Привет, — сказал зверёк и перепрыгнул на вет­ку, где сидел филин. Только теперь он обнаружил, что филин висит на суку кверху ногами, похожий на боль­шое осиное гнездо, и с этой стороны ветки только его толстые пальцы с сильными когтями. — Почему ты висишь кверху тормашками?

— Ух, — сказал филин.

— Ух? — повторил зверёк.

— Ух. Не мешай мне. Я играю в летучую мышь.

Филины на самом деле очень игривые и весёлые птицы. Только вот их игр никто не понимает.

Зверёк повертелся на суку, думая: прервать ему игру филина или он её уже прервал. Так ни до чего не додумавшись, спросил:

— Ты знаешь, кто я?

— Ух, — сказал филин и посмотрел вниз — на по­степенно светлеющее небо. — Пора спать.

— А я только проснулся.

— Что? — спросил филин. — Я немного глуховат.

Уши его поросли густым пухом, а глаза и клюв на­поминали три чёрных, блестящих камешка.

— Ты знаешь, кто я такой? — повторил зверёк громче.

Филин помедлил, разглядывая его своими глаза­ми-камешками (когда он вращал головой, они гулко стукались где-то за клювом), а потом сердито и не­много смущённо сказал:

— Я немного слеповат. Особенно сейчас, когда пора спать. Наверно, ты белка.

Кажется, он немного рассердился, что кто-то пре­рывает его игру. Впрочем филины всегда выглядят и говорят так, как будто сердиты на весь белый свет. На самом деле они незлобивые существа и очень любят шутки. Хотя представление о шутках у них не совсем обычное.

Филин распахнул крылья, сделавшись вдруг раза в три больше, взмахнул ими, вызвав вокруг настоя­щий снегопад, и вернул себя в нормальное положе­ние. «Пораспать, пораспать, пораспать, — бормотал он себе под нос. — Ух».

— А что делают белки? — заинтересовался зверёк.

Ему захотелось сунуть в рот палец — палец на зад­ней лапке — но он решил не делать этого. Может, фи­лин посчитает это неприличным.

— Ух. Чаще всего задают глупые вопросы.

— У меня глупые вопросы?

Филин задумался.

— На мой взгляд, вполне разумные. Посмотри-ка вон там, в дупле.

— А чьё это дупло?

— Моё. Дупла — это зеркала для белок, — сказал он и довольно заухал своей шутке. — Любые дупла. Оказавшись в дупле, белка тут же вспомнит себя.

Зверёк заглянул внутрь дерева. Там довольно уютно: из мышиных хвостиков устроен гамак, прямо в стене выдолблен стол. В специальных нишах запа­сы желудей и каких-то травок. В скорлупки от орехов сложена темнота, похожая на лоскуты ночного неба. Наверное, филин укутывается в неё, когда в дупло начинает заглядывать солнышко. Из угла поблёски­вает стёклышко от очков, а под ногами — мудрёные древесные письмена в виде колец, одно в другом, и в другом — ещё кольцо. Дерево, особенно такое скру­пулёзное, как дуб, ведёт свои записи из века в век, описывая, что нащупало оно корнями в почве, кто в нём поселился и привольно ли дышится листьям. На­верное, на досуге филин пытается их расшифровать, вглядываясь через стёклышко от очков в эти записки.

— Ну как? — спросил филин.

Зверёк попробовал свернуться клубком в гамаке. Понюхал темноту, подобрал несколько перьев, кото­рые филин вставлял себе в крылья перед вылетом, чтобы лететь дальше и махать крыльями пореже, и вновь рассыпал их по полу.

— Ничего не пойму. Но у тебя очень уютно.

— Спасибо. Значит, ты не белка. Был бы ты бел­кой, ты бы нашёл, что там стащить. Белки ужасно во­роваты.

Филин заглянул в дупло, чтобы проверить, ничего ли не пропало.

— Ух, ух. Тебе стоит посетить Талисмана. Я приле­тел не так давно, а он живёт здесь уже не одну зиму и очень много знает. Он живёт на старой ёлке к востоку отсюда.

— А как тебя зовут?

— Ух.

— Ух?

— Ух. Я твержу тебе об этом всю ночь, но ты на­столько невнимателен, что не замечаешь, — филин строго посмотрел на зверька, но потом смягчился и довольно заухал: — Это довольно весёлая игра с новы­ми знакомыми — считать, за сколько ухов они отгада­ют моё имя. Ты отгадал за девять. Это очень хороший результат.

— А я, — сказал зверёк торжественно, — обяза­тельно вернусь и скажу тебе, как меня зовут, как толь­ко вспомню.

Они тепло распрощались, и зверёк поплыл даль­ше — мимо дома, на крыше которого располагалась труба, в сторону рассвета.

Талисмана он вспомнил сразу же, как только уви­дел. Оказывается, они были уже знакомы. Давным- давно, когда не только зверька, но и его папы ещё не было на свете, Талисмана принесли и повесили на нижнюю ветку старой ёлки люди. С тех пор он там и висит, вечно бодрствующий, «вечный летописец» (как сам он себя называет) «этого скучного места в этом скучном времени». Зверёк не понимал, что всё это значит, но звучало до ужаса интересно.

— Я бы сказал тебе, если бы ты сам хоть раз сказал мне, кто ты такой.

— Я никогда над этим не задумывался, — при­знался зверёк.

Он укутался в хвое на нижней еловой ветке и вы­ставил наружу только нос и уши. К утру воздух немно­го посвежел и стало прохладно. Даже для густого под­шёрстка.

Талисман не мёрз даже в самый жуткий мороз. Это всего-навсего кусочек кожи, на котором нама­лёваны большие выразительные глаза (один синий, другой зелёный) и улыбающийся рот, а вниз спуска­лись две кисточки из конского волоса, заплетённые в косички. Ко рту был приделан настоящий волчий коготь, так, что казалось, будто из-под верхней губы тотема выглядывал единственный клык. Что и гово­рить, для тех, кто не знал о его добром (точнее, снис­ходительном) нраве и о мудрости, он казался весьма пугающим.

— Любое существо можно отличить по следам, — изрёк Талисман.

Он никогда не говорил ничего просто так, но всег­да что-то изрекал.

— По следам? — удивился зверёк. — А что такое следы?

— Это отпечатки твоих лапок, которые остаются, когда ты ходишь по снегу. У каждого, кто может бе­гать, прыгать или шагать, они свои. Так мы сможем установить твой подвид.

— Подвид?

— Я вот, например, Талисман из подвида тотемов.

— Но я умею только плавать! Мои следы выглядят так, как будто кто-то плыл по снегу на лодке. Может, я на самом деле кораблик?

Талисман повернулся вокруг своей оси (всё время казалось, что его поворачивает ветер, хотя на самом деле Талисман управляет ветром, указывая, куда ему дуть), что значило, что он в раздумьях.

— Нет, к лодкам ты не имеешь никакого отноше­ния. Просто ты слишком тяжёлый, а снег слишком рыхлый. Вчера был большой снегопад. Очень боль­шой.

«Так вот, значит, что такое снег! — подумал зве­рёк. — Это то, что откуда-то падает. Наверняка это те падающие звёзды, которые я видел, когда проснулся. Если так, то сколько же тогда на небе звёзд было до вчерашнего дня!»

Он не хотел спрашивать у Талисмана и показы­вать тем самым свою глупость. Он был горд, что до­гадался обо всём сам.

— Что же, если следы не получаются сами собой, мы их нарисуем. Слазай по стволу на самый верх, там в заброшенном сорочьем гнезде есть краска. Я прошу иногда енота или бельчат меня подкрашивать… При­неси белую.

Зверёк принялся карабкаться по стволу, цепля­ясь коготками за выступы на коре. Лезть по старой ёлке было забавно: иголки щекотали и приятно мас­сировали его шкурку. Талисман остался где-то вни­зу. Он висел на этой ёлке очень давно, и все, кто его знал, называли её «Ёлка Талисмана», или «Талисма­нова Ёлка», и водили вокруг неё во время праздни­ков хороводы. «Жалко, что теперь хороводов не бу­дет», — с грустью подумал зверёк. По снегу хороводы не больно-то поводишь. Особенно когда у тебя такие короткие лапки.

Наконец он добрался до старого сорочьего гнезда почти у самой верхушки. Оно замаскировано сверху хвоей и старыми шишками, чтобы какая-нибудь про­лётная кукушка случайно не попыталась вывести там птенцов.

Устроившись на ветке передохнуть, зверёк огля­делся и увидел, что вокруг невероятно красиво. Дере­вья, насколько хватало глаз, стояли укутанные в бе­лые шали. Дом с трубой выглядел очень смешно. Вы непременно заметили бы, что он похож на пончик, на который кондитер вытряхнул слишком много сахар­ной пудры, но Зверёк не знал, что такое пончик. Он подумал, что дом теперь напоминает большой белый воздушный шарик. Просто удивительно, что он имел представление о воздушных шариках. Наверное, они не раз улетали из рук какого-нибудь рассеянного ре­бёнка в одном из окрестных городов, и ветер заносил эти смешные гладкие облачка в глухомань вроде той, о которой у нас идёт речь.

В гнезде зверёк нашёл несколько тюбиков кра­ски и спустился вниз, осторожно держа один из них в зубах.

— Теперь мы будем рисовать, — провозгласил Талисман так, как будто они были на сцене, а на зри­тельских местах сидели зрители. Подул ветер, и ёлки захлопали ветвями, что и правда немного походило на аплодисменты. — Измажь правую лапу в краске… так… теперь приложи её к стволу. Вот здесь, рядом со мной, кора поровнее.

Зверёк сделал, как было велено. Остался аккурат­ный белый отпечаток, и тотем, повернувшись к нему «лицом», торжественно сказал:

— Ты — из семейства куньих.

— Что же мне делать? — расстроился зверёк.

— Хмм. Скажи мне, где твой ареал обитания.

— Я боюсь орлов, — сказал зверёк и захныкал. Весть, что у него, оказывается, есть семейство и теперь оно всё потерялось, изрядно его расстроила.

— Где ты живёшь?

— В печной трубе.

— Вот это поворот! Никогда не слышал о ку­ньих, которые живут в печных трубах. Может, ты саламандра?

Ёлки зааплодировали ещё громче. Мимо зверька и Талисмана пролетел солидный ком снега.

— Саламандра?

— Именно так. Вообще-то саламандры целиком состоят из огня и живут на солнце, в жерлах вулканов, а иногда в печках. И раз ты живёшь в печной трубе, значит, ты тоже саламандра. Посмотри на себя! Ты же весь в саже. Нет, ты точно саламандра.

Зверёк повертелся на месте, чтобы разглядеть свой хвост. Он и вправду оказался таким чёрным, что на снегу смотрелся, как проталина.

— Скажи хотя бы, как меня зовут, мудрый Талис­ман. Я совсем ничего не помню. Я так хорошо спал, что думаю, будто всё это до сих пор мне снится.

— Ну нет, — сказал Талисман и засмеялся. — Я тебе точно не снюсь. Мы все называли тебя про­сто зверьком, потому что твоих маму и папу никто не видел, чтобы спросить, как они тебя назвали. Может быть, ты и правда родился из огня.

Зверьку взгрустнулось. Не может быть, чтобы у него не было мамы и папы, хотя сам он их тоже со­всем-совсем не помнил.

— Почему я проснулся так рано? — спросил он у Талисмана. — Все звери ещё спят, и сейчас даже не с кем поиграть.

— Я видел тебя осенью. Ты был какой-то весь со­средоточенный. Такой, что даже топорщились усы. Сказал, что у тебя есть одна идейка и что ты пошёл спать. Я ещё подумал спросить, когда ты проснёшься: индейка у тебя есть или индианка?

От волнения Зверёк (теперь мы можем называть его вот так — с большой буквы. Ведь Зверёк — это тоже имя, такое же, как твоё, читатель) заскрёб коготками по дереву.

— Я, кажется, припоминаю. Я лёг спать с каким- то делом. Ведь когда у тебя есть дело, тебе так плохо спится! А что было до этого?

Зверёк посмотрел на своего друга, а потом сказал в сердцах:

— Ничего не помню!

— Сходи к ручейному холму. Тогда, по осени, ты возвращался как раз оттуда. Может быть, там ты всё вспомнишь.

— Это хорошая мысль! — обрадовался Зверёк и стал собираться в дорогу.

До холма плыть довольно далеко, поэтому он по­просил разрешения взять на время сорочье гнездо.

— Только не растеряй краски, — строго сказал Та­лисман.

Зверёк наломал еловых веточек, таких, которые больше других подходили на роль вёсел, и отправился за гнездом. Дорогой он придумал игру в тонущий ко­рабль, на котором он был одновременно и капитаном, и юнгой.

— Флюпки на воду! — командовал, он зажав ветки в зубах, и сам же откликался:

— Ефть, капифан!

И волок свою «шлюпку» с одной ветки на другую до тех пор, пока не сбросил её на снег. Зверёк спрыг­нул в неё и погрёб в сторону ручейного холма.

Он плыл как будто по подземному царству. Всё вокруг выглядело таким незнакомым. Ночные пти­цы молчали, букашки-таракашки спали, укрывшись снежным одеялом. Вот здесь, между двух сосёнок- близнецов жило семейство мышей, которых звали Тяп-Тяпами. Всех вместе, потому что лесные жители всё время путались, сколько же мышей там живёт, сколько братьев у мыши-папы, сестёр у мыши-мамы и сколько у них, всех вместе, мышат. Сейчас они все ворочаются в своих пуховых постельках и снится им тёплый летний денёк, один на всех.

А вон там, на лужайке, рос папоротник, и по ночам там танцевали и подмигивали друг другу светлячки. За ними так интересно наблюдать. Как за звёздным небом. Теперь же из-за снега ничего не разглядеть.

Мир опустел без друзей и знакомых, и пригорю­ниться Зверьку не давала только необходимость по­стоянно грести.

Ручьи на холме все замёрзли, а чтобы забраться туда, приходилось подгребать хвостом. Когда Зверёк оказался на верхушке, он уже выбился из сил. Без зво­на ручьёв здесь стояла дремучая тишина.

Где-то здесь, под кустом смородины, живёт кро­шечная Кся. Это не просто кся, из тех, что населяют затерявшиеся в лесу полянки, что живут под корнями пеньков или на листьях на дереве, что разбегаются от вас прочь, когда вы ворошите груду опавших жёлтых листьев. Это кся, которая живёт в несуществующей вещи.

Несуществующую вещь Зверёк хранил прямо здесь, в зарослях смородины. Все его знакомцы знали о ней, и все удивлялись: «Что за нелепица! Для чего же она годна?» — но самому Зверьку несуществующая вещь очень нравилась. Тем более что в ней жила на­стоящая кся.

Конечно, никакой смородины здесь сейчас не было, а был снежный сугроб. Зверёк взял весло и стряхнул снег с голых ветвей. Потом осторожно плюх­нулся в снег и начал копать, поднимая настоящие об­лака снежной пыли.

Несуществующая вещь была на месте. Это доволь­но большой шар, сплетённый из гибких веточек, вну­три которого бултыхались бутоны засохших цветов и ореховая скорлупа. Зверёк осторожно отряхнул с неё снег и постучал по шару коготками.

Кся проснулась мгновенно и просунула голову между веточек.

— О! Ты всё-таки пришёл.

Кся, хоть и была спросонья, но вспомнила всё сразу, как только увидела Зверька. Потому что у неё был папа. Зверёк и был её папой. Это он её придумал как-то летом, когда еды было вдоволь и делать было совершенно нечего. Он подумал: «Почти во всём, что можно найти в лесу, живёт по ксе. Что, если я приду­маю что-нибудь необычное и выращу там свою ксю? Такую, которой нет больше нигде?» И сплёл этот шар с бутонами и ореховыми скорлупками. Но это отдель­ная история с совсем другими приключениями, и мы расскажем её как-нибудь в другой раз.

Кся была маленьким существом с широко рас­ставленными большими круглыми глазами, с тще­душным тельцем, закутанным в стрекозиные крылья и волосами, которые доставали ей до пяток.

Она скакала по сугробам, оставляя крошечные следы и вопила:

— Ой, как здесь холодно!

Кся весила очень мало и поэтому не провалива­лась в снег, как Зверёк. Она могла ходить даже по воде, если та никуда не текла.

А в следующий миг уже сидела на спине Зверька, свесив ножки, и раздумывала:

— Где бы нам достать еды? Как ты думаешь, этот снег можно есть? Он очень похож на цветочную пыльцу.

Сколько Зверёк ни вертел головой, он успевал за­метить только её пятку или развевающиеся волосы, или выставленный локоток, или кончик носа. Она всё время ускользала и каждую следующую секунду зани­малась чем-нибудь новым.

— Я проснулся среди зимы, представляешь? — на­конец спросил он, обращаясь к смородиновому кусту. И кся тут же появилась среди его веток. — Ни с того, ни с сего. Просто взял и проснулся. Талисман говорит, что у меня была какая-то сумасшедшая идея, но я не могу её вспомнить.

— Бедный Зверёк! Ничего не помнит.

Она залилась смехом, звонким, как треньканье колокольчика. А потом сказала:

— Мы с тобой сидели на берегу ручья — вот прямо там! — думали, как скучно летом и мечтали вдруг про­снуться среди зимы. И вот мы здесь.

И тут Зверёк вспомнил. Как всё просто! Они всего лишь хотели посмотреть на зиму. Ведь когда вокруг все засыпают, играть куда интереснее. Это известно всем, даже самым маленьким малышам.

— Ты говорил, что зимой, как ночью, всё время темно и будет очень интересно играть в прятки, а я говорила, что она должна быть невероятно красивой, так что нам будет не до пряток.

Зверёк сам уже вспомнил всё до мельчайших под­робностей и ужаснулся:

— И что же, мы до самой весны не увидим сол­нышка?

— Не беспокойся! — Кся взлетела на самый верх смородинного куста, где ещё оставалась снежная шапка и заплясала на самой её верхушке, будто на об­лаке. — Смотри, вон оно уже восходит.

Они уселись рядом в гнезде и стали смотреть, как восходит солнце. Оно протянуло свои лучи среди де­ревьев и внезапно весь мир озарился сиянием.

— Что это? — прикрыв глаза лапкой, воскликнул Зверёк.

— Это красивая зима. Как я тебе и обещала.

Снег сиял, словно везде вокруг были рассыпаны драгоценности, солнце улыбалось даже ярче, чем ле­том. Кто-то трудолюбивый как будто взял и начистил его до блеска.

«Вряд ли хоть одной саламандре приходила в голову идея проснуться среди зимы, — думал Зве­рёк. — Нужно будет рассказать Талисману. Он-то на­верняка думает, что у меня есть дело, нет, Дело, ко­торое не терпит каких-либо отлагательств до весны. Может быть, с кем-то приключилась беда. То-то он удивится».

А Ух, небось, сочтёт это неплохой игрой и будет просыпаться среди полудня.

И это дело — увидеть зиму! — действительно не терпит.

 

Глава вторая. О том, как Зверёк и Кся составляют карту, а также о том, как в лесу появился первый маяк со смотрителем

Впереди был длинный, сверкающий, как брилли­ант, день, и никому не хотелось тратить его на сон. Кроме того, Зверёк боялся, что если пойдёт спать, то уснёт до самой весны. Между деревьями носились со­роки, которые сбросили часть своих белых перьев и нарастили вместо них чёрные, чтобы быть заметнее на снегу. Каждая хотела похвастаться нарядом перед подругами.

Зверёк скучал по насекомым. Он ни дня ещё не помнил без их назойливого и успокаивающего жуж­жания. А тут на тебе: все букашки спят где-то в земле. Впрочем мир не выглядел покинутым. По снегу туда и сюда шныряли какие-то невозможные существа, кото­рых никак не удавалось разглядеть. Солнце просачи­валось через хвойную лесную шляпу, и существа гре­лись в блестящих, как монетки, солнечных зайчиках, распушив шёрстку и прикрыв большие и выразитель­ные, как у стрекоз, глаза, а потом исчезали из виду и из памяти, оставляя только ощущение чего-то пушистого и лёгкого, как тополиный пух. Росточком они тоже не вышли: Зверёк мог бы катать их на хвосте тройками. Как и Кся, они не оставляли после себя следов.

Зверёк и Кся сидели на печной трубе и болтали лапками.

— Чем бы заняться? — спрашивала Кся.

Зверёк огляделся вокруг. Мир, за исключением трубы и кое-где выглядывающей из-под снега чере­пицы, казался чужим и незнакомым. Всё вокруг бе­лым-бело, будто они оказались внутри огромной пу­ховой подушки.

— Давай составлять карту!

На том и порешили.

Кся оделась так, чтобы гулять долго и не мёрз­нуть. Она соорудила из лоскута синей ткани пальто, а на голову нацепила просторную кепку, похожую на перевёрнутый горшок, так, что оттуда выглядывали только большие глаза и курносый нос. И всё время пыталась повязать на шею в качестве шарфика пуши­стый хвост Зверька.

Друзья подумали, на чём её можно нарисовать. Кся предлагала прямо на снегу, но Зверёк сказал, что он всё ещё иногда падает с неба, так что всё рано или поздно засыплет. Кся удивилась.

— Значит, это падают звёзды!

— Именно так, — важно ответил Зверёк. Он чув­ствовал себя умудрённым жизнью и годами, хотя сам бодрствовал всего на час больше.

Они решили как-нибудь ночью посчитать, сколь­ко же ещё осталось звёзд, и поспорить, скольким ещё суждено упасть на землю в виде снега.

— Давай рисовать её на дереве, — предложил Зве­рёк. — Чтобы она была общей, и чтобы все, кто в нашем Лесу впервые, вроде Уха, могли здесь ориентироваться.

Они выбрали большую, красивую сосну, потому что дерево должно быть самым высоким. Звери, ко­торые умеют лазать по деревьям, могли забраться на самый верх, удобно устроиться на подушке из хвои и изучать окрестности, сколько пожелает душа.

Зверёк забрался в лодку, в которую окончательно превратилось птичье гнездо, и выставил наружу толь­ко кончик хвоста.

— У нас есть белая, оранжевая, зелёная краска… Что, если рисовать зелёной?

Кся залезала на борт и плюхалась оттуда в снег. Следов она не оставляла, но вот «снежные ангелы» получались отменные.

— Сосна и так зелёная. Круглый год, — заметила она из сугроба.

— Тогда вот ещё синяя.

— Синюю будет не видно в ясный день.

— А белая?

— Белую не видно на фоне снега. Это как рисовать на торте из безе творожным кремом!

— Значит, остаётся красная, — сказал Зверёк и вынырнул из лодки.

Только теперь он заметил, что к их беседе присо­единился кое-кто третий. Именно ему принадлежала фраза про безе и творожный крем. Кое-кто, уцепив­шийся за ствол всеми четырьмя лапками и смотря­щий на них сверху вниз, с длинными усами, задорно выгнутым хвостом и рыжей шёрсткой.

— Ты кто такой? — воинственно спросила Кся. Она уже выбралась из сугроба и сидела на краю гнез­да, свесив вниз ножки и бултыхая ими в снегу.

— Меня зовут Шкрябл-Шкрубл. Я живу в дупле в этой сосне, клянусь своими кисточками!

Зверёк пришёл в восторг. Сколько новых хвостов за один зимний день и огрызок ночи!

— Я только летом родился, — признался бельчо­нок. — Но уже нашёл себе дупло! А что вы здесь дела­ете?

Перебивая друг друга, друзья рассказали о своей задумке, и бельчонок пришёл в восторг.

— У вас есть краски? Если покрасить верхушку со­сны в яркий цвет, её будет видно издалека. Как маяк. А я могу быть смотрителем маяка. Вон на тех древес­ных грибах можно угощать всех гостей орехами и же­лудями.

Зверёк и Кся страшно обрадовались. Теперь можно нарисовать в центре карты маяк и написать, что каждому, кто захочет подкрепиться и поздоро­ваться со смотрителем, достаточно три раза ударить по стволу.

— Мы будем звать тебя просто Шкрубл.

— Лучше Шкрябл, — признался бельчонок. — Шкрубл меня звали родители, и, когда я слышу это имя, я по ним немножечко скучаю. Они живут по дру­гую сторону озера, и мама готовит замечательный пи­рог из ранеток. Обязательно отметьте это на карте.

Кся с тюбиком красной краски осталась рисовать карту, вместо кисточки в тюбик она макала кончики своих волос. А Шкрябл со Зверьком, вооружившись вёслами (которые вполне могли служить кисточками) и разговором о весело начинающейся зиме, полезли наверх.

Скоро работа была закончена. Верхушка сосны сияла ярко-оранжевым, и видно её было, наверное, с самой опушки, как настоящий маяк. Брызги оранже­вой краски можно было встретить, спускаясь по ство­лу до самой середины сосны. Солнце любило здесь бывать — на самых верхних лапах снежок оказался покрыт по-весеннему хрустящей корочкой. Зверёк свесил вниз нос и смотрел, как далеко-далеко внизу рисует Кся. Ему было видно трубу собственного дома, ёлку, на которой висит Талисман, ручейный холм и даже озеро, которое целиком занесло снегом. Снег там казался шапкой мыльной пены.

Спустившись, Зверёк рассказал Ксе, что на маяк любит наведываться Солнце.

— Ну конечно, — с деловым видом сказала она, дорисовывая к покинутому дому трубу Зверька. — Ему же нужно отдыхать посреди пути. Нужно будет оста­вить ему блюдечко молока.

Кроме покинутого дома, там красовался холм с несуществующим предметом, ёлка с талисманом и дом Уха, с которым Кся была ещё не знакома. На со­сне рядом с дуплом она нарисовала самого Уха, вися­щего кверху ногами. Получилось довольно узнаваемо, хотя на взгляд Зверька филин Кси больше походил на мыльный пузырь с двумя большими глазами.

Пора было отправляться за новыми тайнами. Шкрябл передал им ореховых сушек и пожалел, что не поместится в лодку.

— Хотя я лучше себя чувствую, когда еду верхом на каком-нибудь дереве. Это куда лучше любой лод­ки! Они все дикие, эти деревья, вы знали? Просто ка­жутся спокойными, как коровы. Но вы не представ­ляете, как трудно объездить каждое. Особенно когда сильный ветер или когда шторм.

Проплывая мимо Талисмана, они крикнули:

— Мы решили составить карту! Тебя мы тоже на­рисовали!

— Зачем вам карта? — откликнулся Талисман. — Ты живёшь здесь уже не один год. Разве ты не всё здесь знаешь?

— Знаю. Но это же летом. А зимой всё по-другому.

— Зима, лето… — Талисман качнулся на ветру. — Всё одно и то же. К чему рисовать карты, если пройдёт время и их нужно будет перерисовывать? Попробуй повисеть на одном месте хотя бы год и ты узнаешь тще­ту всего сущего. Как ветер за три осенних дня обдирает все листья, а среди семейства маслят неожиданно и со­вершенно бесцеремонно выбирается наружу крот.

Зверёк не знал, что такое «тщета» и что такое «су­щего», да его не особо это и волновало. У него уже че­сались лапки наконец погрузиться в лодку-гнездо и составить новые карты знакомых мест.

Они побывали везде, где любили бывать летом. В месте, где один из сбегающих с холма ручьёв раз­дувался аж до небольшого водопада, нашли пещер­ку. Раньше её не было видно из-за падающей воды, теперь же она открылась, скользкая и промёрзшая насквозь, похожая на большую ноздрю. Лезть в неё было очень страшно, но её торжественно занесли на карту.

Шкрябл носился за ними, прыгая с ветки на ветку и роняя на головы снег. Он то и дело свешивался вниз и кричал:

— Ну? Что нашли? Какие-нибудь тайны, секреты, логова чудовищ? Или откопали клад?

Ксе нравилось его дразнить. Она кричала:

— Да! Здесь под снегом такое чудо-юдо, которое ты не видел никогда в жизни.

И Шкрябл метался с ветки на ветку, требуя по­казать ему, какие у чудища зубы, и требуя сосчитать глаза. Они с Ксёй друг друга стоили. Зверёк прижи­мал к голове уши, потому что в одно кричала Кся, а в другое — Шкрябл.

Наконец нераскрытых тайн в округе больше не осталось. Они остановились и, забравшись на ниж­нюю ветку какого-то дуба, перекусили.

— Поедем теперь на озеро, — решил Зверёк.

Ему очень хотелось посмотреть, что стало с боль­шим и печальным прудом, на который перед осенью всегда прилетали погостить утки.

— Ура! На озеро! — Кся подпрыгнула и два раза хлопнула в ладоши. — А что мы с собой возьмём?

— Шкрябла не возьмём. Он ещё очень маленький, наверняка ему нельзя в такие походы.

Впрочем бельчонок и сам хотел вернуться на свой маяк.

— Карту уже почти нарисовали, а у меня ещё ни­чего не готово. Чем я буду кормить гостей? Наверняка все уже видели сигнал с маяка и куча народу со всех концов леса уже в пути.

Не дождавшись ответа, Шкрябл унёсся прочь. Он был жутко шебутной, но и жутко хозяйственный тоже.

— Возьмём удочку. Может, удастся половить рыбку.

Ходить на озеро без удочки так же нелепо, как отдыхать под вишнёвым кустом с закрытым ртом. Всегда есть шанс, что в рот упадёт сладкая, созрев­шая ягода.

Они поплыли к дому. Зверёк залез в трубу и за­брал оттуда удочку. В трубе можно было обнаружить очень много вещей. Зверёк любил вещи — всё инте­ресное так или иначе оказывалось там. Если, конечно, никому другому не принадлежало. И так же щедро он делился вещами, поэтому имущество у него не залё­живалось. Он считал, что у каждой вещи должен быть хозяин, а он хозяин так себе, потому как всё время за­бывает, что у него в кладовой, и вообще — забывает всё на свете. Правда, какого бы цвета эти предметы не были до того, как попадали в кладовую Зверька, там они неизменно становились чёрными, как ночь.

Вот и удочку он достал такую чёрную, что ей мож­но было рисовать на снегу, и ещё захватил немного су­шёной ежевики, просто потому, что её не требовалось отмывать от сажи и можно было есть прямо так. Она же и так чёрная! Кроме того, её можно использовать в качестве наживки. Какая рыба не любит ежевики?

Они отправились в путь, разглядывая по дороге следы диковинных животных. Кся напустила на себя деловой вид, нацепила очки, которые Зверёк когда-то ей подарил, и говорила:

— Это мурмурыбр, а это бурбукубр.

— Таких зверей не бывает, — сказал Зверёк.

— Меня тоже не бывает, но ты же меня приду­мал, — возразила Кся. — Значит, я тоже могу приду­мать, кого захочу.

— Только придумывай не опасных, — сказал Зве­рёк. — У твоего бурбукубра больно уж большие следы. И, кроме того, с когтями.

Дорога была длинной, и Кся устала. Она давно уже ехала на спине Зверька, несмотря на то, что они по-прежнему плыли в лодке. Отчего-то она думала, что так будет уставать меньше. Вцепившись пальчи­ками в шёрстку, она спрашивала:

— Когда мы уже дойдём до озера?

— Мне кажется, мы уже дошли. Мы сейчас плы­вём по озеру.

— Но где же вода? — и, осенённая неожиданной догадкой, прикладывает ладошку ко рту. — Неужели замёрзла?

Зверёк попробовал пухлый снег веслом. Вокруг не было ни одного деревца, все они сгрудились далеко позади, а ещё далеко впереди.

— Именно.

— Как же мы будем удить рыбу? Бедные мальки останутся без кормёжки.

Нужно сказать, что рыбу в этом лесу удили по- особенному. Ели рыбу только большие звери, вроде медведей и лис, а мелкие, вроде Зверька, её подкарм­ливали. На удочке не было крючка, была только леска из прочного длинного вьюна. А к его кончику привя­зывалась наживка. Если рыба съела наживку, рыбак радовался, с умилением смотрел сквозь толщу воды на рыбьи морды и позволял себе в награду тоже по­лакомиться ягодами. Зверёк сказал:

— Они наверняка спят зимой. Может быть, у них выпадает особенный, подземный снег и засыпает их до самого верху. И они в нём спят, как будто под оде­ялом. А может, вода просто замерзает до самого дна.

— Я знаю, что мы сделаем!

Кся соскочила со спины Зверька, пробежалась по краю лодки, наступив Зверьку на хвост. От волнения она этого даже не заметила.

— Мы закопаем ягоды прямо в снег! Как можно глубже, чтобы никто не нашёл. И непременно перевя­жем каждую ленточкой, чтобы рыбки знали, что это подарок. Угадай, что будет, когда придёт весна?

Зверёк закивал и зашевелил усами. Ему эта идея нравилась.

Они закопали в разных сторонах озера все ягоды, которые у них были, сначала просто ковыряя неглу­бокие ямки удочкой. На ленты пустили вьюн-леску. Потом Зверьку стало интересно, и он спустился в одну из таких ям, чтобы проверить, как далеко до льда.

— Эге-гей! — кричала сверху Кся.

А Зверёк приложил ухо ко льду. И выставил вверх палец.

— Тише. Мне кажется, я их слышу.

— Кого? — кричала Кся. — Эге-гей!

Кажется, ей просто хотелось покричать.

— Рыбок. Я слышу, как они плавают.

— Бедняги. Они же совсем не видят солнышка! Эге-ге-ге-гей!

Она непременно хотела докричаться до рыбок, спят они или, может, при свете фонариков читают книжки.

Зверёк слышал, как вздыхает огромная мас­са воды, как там творится какая-то своя, особенная жизнь, как каракатицы, вращаясь, создают водоворо­ты, как различные течения там, в темноте, перекре­щиваются и переплетаются, будто пряжа. Как кто-то большой шевелит у самого дна плавниками. У Зверь­ка на самом деле очень хороший слух! Он не отрывал ухо до тех пор, пока оно совсем не замёрзло. Лёд был слишком мутный, чтобы что-то рассмотреть.

Кся сбросила вниз то, что осталось от лески, и спу­стилась по этой верёвке к Зверьку.

— Мы непременно должны что-то сделать. Пу­стить к ним хотя бы немного тепла и света. Смотри, какое яркое солнце! Так жалко, что оно не проникает туда, под воду.

— Сначала нам нужно дорисовать карту, — про­ворчал Зверёк. — Я хотел нарисовать там вместо озе­ра — поле. То-то все удивятся весной! Пойдут искать поле, а там озеро…

Но эта потаённая жизнь, происходящая подо льдом, по-настоящему его заворожила.

— Где у нас любит гостить Солнце? — спросила Кся и встала на голову. Зверёк знал, что, кроме того, что ей так лучше всего скучается, так лучше всего ещё и думается.

Впрочем думать-то тут как раз было нечего. Дру­зья переглянулись и хором сказали:

— На маяке!

Шкрябл вовсю готовился к приёму гостей. В ство­ле сосны у него было просторное жилище, по кото­рому он носился, с грохотом сшибая хвостом полки в кладовых.

— Клянусь моим хвостом, если я хоть раз видел, как солнце присаживается передохнуть на мою со­сну, — сказал он и почесал за ухом.

Все втроём они поднялись наверх. Кся нацепила очки, чтобы ни за что не пропустить, если вдруг свети­ло приземлится на одну из покрытых снегом еловых ладоней, и старалась даже не моргать. Зверёк был на­строен менее оптимистично и думал, чем бы его под­манить.

— Пожар! — внезапно заверещал Шкрябл.

Кся подпрыгнула, очки едва не свалились с её носа.

— Где?

Хвоя в одном месте слегка побурела и задыми­лась. Друзья уставились на этот дым, не зная, что предпринять.

— Может, это какая-нибудь букашка попала в беду и зовёт на помощь? — предположила вниматель­ная ко всем Кся.

— Теперь там! — воскликнул Шкрябл и показал на другую еловую лапу.

Хвоя дымилась, корочка снега, которая её покры­вала, лопнула и капелью потекла вниз.

Кся завертела головой, задымилось в третьем ме­сте.

— Тише, тише! — сказал Зверёк. — Это всего лишь солнечный свет, который…

В этот момент запах гари коварно заполз ему в ноздри, и Зверёк громко чихнул. У него тлел кончик хвоста. От неожиданности он перекувыркнулся через голову и, оставляя дымный след, понёсся к ближай­шему сугробу. Кся уже была здесь, работая крылыш­ками и кепкой, как совком, она забросала Зверька снегом с ног до головы. Он высунул из сугроба голову и сказал:

— Скорее сними очки и спрячь их в кепку.

Она так и сделала. Бельчонок со свистом носился вокруг, забрасывая снегом очаги пожара.

Кся заглянула в кепку и ахнула:

— Смотрите! Смотрите! Оно в линзах. Господин Солнце, как вы туда попали?

Трое зверят благоговейно обступили очки, из ко­торых на них смотрело суровое светило. Оно было не такое яркое, как на небе, и можно было разглядеть, что на голове у него высокий цилиндр, а под жёлтым подбородком — галстук-бабочка. Солнце любило одеваться перед выходом в свет, и, кроме того, оно было волшебником, поэтому такой наряд ему подхо­дил.

— Так же как оно попадает в озеро в солнечный день, — сказал Зверёк. — Это от-ра-же-ни-е.

— А я думал, это их собственное солнце, под во­дой, — сказал Шкрябл. — А давайте возьмём очки и отправимся исследовать пещеру!

Кся подёргала Зверька за хвост.

— Господин Солнце! — сказала она торжествен­но. — Вы, наверно, и не знаете, какие дела делаются в пруду, потому что вы там больше не отражаетесь. Он замёрз, вот какие! И все рыбы и подводные гады вынуждены всю зиму провести в полной-полнючей темноте. Представляете, каждый день ночь! Им там холодно и страшно. Мы оставили им ежевики, но они могут только смотреть на неё через лёд.

Шкрябл и Зверёк утирали слёзы. А Кся взяла дву­мя руками очки и повернула их в сторону озера.

— Вот, посмотрите сами!

И в этот момент что-то произошло. Зверята уви­дели, как воздух там, куда были направлены очки, на­калился так, что случайные снежинки тут же превра­щались в дождь. А на озере, как раз в том месте, где недавно сидел и прислушивался к подводному шуму Зверёк, лёд растаял и образовалась лунка, через кото­рую с удивлением выглядывали наружу рыбы. В зим­нее подводное царство проник свет, а такого не случа­лось ещё ни разу за всю его историю.

— Теперь мы можем заниматься подлёдной ры­балкой, — сказал Зверёк, приставив лапку козырьком ко лбу.

— Ура! — крикнул Шкрябл. — А возьмёте меня с собой? Я страсть как люблю покормить рыбок, кля­нусь своими усами! Тем более, что всегда можно по­просить их поднять со дна какие-нибудь интересные вещицы, вроде обломков кораблекрушения.

— Решено, — сказал Зверёк. — Отправимся завтра же утром!

И принялся прикидывать в уме, какие из его чёр­ных вещей лучше выглядят белыми и согласятся ли рыбы для него как следует их выполоскать.

А Кся бережно спрятала очки во внутренний кар­ман. Она сказала:

— Я хотела бы поговорить с Луной, а она каждый раз так высоко… может, она тоже захочет пожить не­много в моих очках?

Талисман, глядя на сверкающий на вершине со­сны огонёк, осуждающе раскачивался на ветке.

— Ох уж этот Зверёк. Угораздило же его проснуть­ся в самые спокойные зимние месяцы и превратить их в самые шумные? Завтра он обязательно вляпается в какое-нибудь приключение.

 

Глава третья. О неожиданном знакомстве на озере, а также о всяких-разных желаниях

Однако приключения отправились на поиски Зверь­ка и его друзей, решив, что при такой прекрасной луне ночью им не заснуть.

Зверёк проснулся оттого, что кто-то к нему посту­чался. Ему снилось, что, пока он спал, кончилась зима и наступило жаркое лето, и над ухом весело танцуют мошки. Но когда дрёма улетучилась, мошки оберну­лись снежинками. По небу неслись распухшие, как откормленные коты, тучи, и там, высоко над ними, плыла луна в своём пушистом полушубке.

Кто-то настойчиво стучал в дверь. Только вот не­задача: двери у Зверька не было. И ничего, похожего на дверь, не было тоже.

Он выглянул наружу, проехался на хвосте до края крыши. Единственная дверь, в которую можно так ко­лотить, была внизу, с навесным замком и давно уже отломанной дверной ручкой, которая на всякий слу­чай хранилась в трубе Зверька. Но и там тоже никого не было.

Дом был покинутым столько, сколько Зверёк здесь жил, а может, и до того тоже. Здесь было два окна, одно из которых треснувшее, засыпанное сне­гом крыльцо с тремя ступеньками, давно заросший, а сейчас погребённый под снегом сад.

Внутри явно кто-то находился, и Зверьку было страшно интересно узнать кто и совсем немного просто страшно. По водосточной трубе он перебрал­ся с крыши на карниз, заглянул в окно, но ничего не увидел: было слишком темно. Кроме того, с той стороны стекло заросло пылью. В другом окне то же самое.

Как только Зверёк решил здесь поселиться, он, конечно, исследовал весь дом от погреба до крыши. Не каждый решился бы исследовать заброшенный тёмный дом в одиночку, особенно если там есть по­греб, но Зверёк всегда был авантюристом.

«Кто-то родился там, пока я жил здесь, в печной трубе, — подумал он. — В таком случае, нужно нане­сти визит вежливости».

Он вернулся и достал припасённых сухарей с изюмом, а потом откопал у восточной стены лазейку, по­зволяющую проникнуть прямо под дощатый пол, а оттуда через старую мышиную норку попасть внутрь.

Сквозь пыльные окна едва проникал свет. Здесь маленькая прихожая с тремя лыжами и двумя пал­ками, с пустыми цветочными горшками, с лопатой, удобрениями и миской, из которой когда-то ела со­бака или кошка. За ней крошечная жилая комната с деревянной кроватью, из которой во все стороны тор­чали щепки, огромным шкафом с глобусом и книга­ми, и с развешенной от плафона до его створок пау­тиной. Здесь же был камин. Он показывал каждому входящему почерневшие зубы, а на языке у него были крошки недожёванных углей. Рядом валялась, как будто бы какая-то деталь, отвалившаяся от камина, кочерга. Декоративная её ручка в виде оленьей голо­вы бессмысленно смотрела в потолок.

Что-то изменилось в комнате с того времени, ког­да Зверёк заглядывал сюда в последний раз. Словно вдохнули толику тёплого воздуха. На столе появилось несколько свечей, правда, незажжённых, а в пыльной вазе, всегда пустой и скучной, теперь стоял букет из сосновых лап.

— Эй, кто здесь есть? — позвал Зверёк.

«Есть здесь кто-нибудь» он кричать не стал. Вез­де, даже в самом пустом месте, кто-нибудь да есть. Взять хотя бы духов Пустого Места, которых вроде как нельзя ни увидеть, ни услышать, но на самом деле они существуют. В любом случае на твой бессмысленный клич отзываться они посчитают ниже своего достоин­ства.

А уж здесь-то явно кто-то был.

И этот кто-то откликнулся. Он восседал на стуле, откинувшись на спинку. А услышав Зверька, зашеве­лился и зловеще выдохнул:

— Ухх…

Это высокое и очень тощее существо, облачённое в халат и с непомерно большой головой. Зверёк хо­тел уже пустится наутёк, побросав сухари, но что-то в этом монстре показалось ему знакомым. А именно го­лова и два круглых глаза, которые загадочно блестели в тусклом свете из окна.

— Так это ты, Ух?

— Я же сказал. Здесь есть Ух. Ты забыл, как меня зовут?

Филин хлопнул крыльями, и халат сполз с него, будто кожура с яблока. Ух восседал на спинке стула и походил на стоящий на шкафу глобус, как родной брат-близнец.

— Нет, нет, что ты, — поспешно сказал Зверёк. — У тебя самое запоминающееся имя. Знал бы ты, как зовут бельчонка, с которым мы познакомились вче­ра… Во что ты играешь сейчас?

— Прямо сейчас или в данный момент? — уточ­нил филин.

Зверёк не знал, что ответить, и филин продолжил:

— Сейчас я играю в существо, которое здесь могло жить. Видимо, он из рода человечьего. А в данный мо­мент пытаюсь себе вообразить, как он жил и что мог есть на ужин. И какой любил кофе. И курил ли табак. Это довольно занимательно. Это, кстати, одежда, ко­торую я нашёл в шкафу.

— Так это ты стучался? Но зачем?

— Ух! Это хорошая шутка, — Ух строго посмотрел на Зверька и пояснил: — Стучаться, когда ты уже вну­три. Я закрыл за собой дверь и решил немного посту­чать в неё клювом.

— Ты попал сюда через дверь?

— Как и все порядочные хозяева своего дома. От­крыл её ключом.

— А где же ты нашёл ключ?

Всё время, сколько Зверёк жил в трубе, дверь была заперта.

Филин смотрел на него пронзительно-круглыми глазами. Казалось, они могли просто взять и однажды укатиться от хозяина в разные стороны.

— Хо-хо! — довольно сказал он. — Ух. Я думаю, это ты хорошо пошутил.

— Где пошутил? — Зверёк изогнул хвост и окунул в чёрную шёрстку передние лапки.

— Вы же рисовали карту. Я увидел там пещеру и решил поиграть в исследователя пещер. А разве вы её не осмотрели?

— У нас не дошли лапы, — огорчённо признался Зверёк. — Мы отправились с удочками на озеро.

Он расстроился. Исследовать пещеру: что может быть интереснее? Хотя с озером тоже вышло неплохо, но всё же — вдруг филин нашёл в той пещере настоя­щий клад?..

— Там кто-то потерял ключи. А может, спрятал специально. Я померил пещеру крыльями: туда впол­не мог залезть человек. Ещё там жил кто-то из породы водоплавающих крыс и ужасно намусорил. Он, видно, был художником, потому что на каждой стене грота фрески из рыбьей чешуи. Все художники неряхи, то ли дело мы, простые воображалы!

Зверёк решил не расстраиваться. Кажется, ника­кого клада филин в пещере не нашёл. Ничего, кроме ключей. Он запрыгнул в кресло-качалку (которая тут же закачалась под ним, поскрипывая всеми сочленени­ями), принюхался к содержимому миски на столе. Она оказалась заполнена кедровыми орешками, а стакан — талой водой. Ух на самом деле всё здесь устроил, слов­но хороший хозяин, и даже собирался позавтракать.

— Только не топи, пожалуйста, печку. Иначе все мои вещи сгорят. Хочешь сухарей с изюмом?

— Клади их в миску… Не бойся за свои вещи. Моё воображение позволяет мне представить, как всё здесь наполняется теплом и треском огня в очаге. Не­зачем зажигать его на самом деле. Чтобы ты знал, в моём воображении у меня есть борода и я курю труб­ку. Я нашёл старую-старую фотографию мужчины с бородой, а трубочный табак не нужно даже искать — он рассыпан везде.

Когда половина сухарей была съедена (а из осталь­ной половины выковырян изюм), филин спросил:

— Ты не чувствуешь, как скучает дом?

Зверёк огляделся и сказал:

— Здесь немного одиноко.

Филин наклонил голову.

— Даже домовой покинул его. Остался только ты, маленький обитатель дымохода, но ты слишком мал, и, кроме того, спишь все зимние месяцы и один осен­ний. Каждый дом хотел бы своего жильца. Без него само его существование бессмысленно. Зачем нужны эти стены, если им некого защищать от непогоды? Зачем нужна песня ветра в трубе, если её некому слу­шать, уютно раскачиваясь в кресле качалке и укрыв­шись пледом...

Зверёк взялся за подлокотник кресла и попытался его раскачать. Он растерянно подумал, что Талисман нашёл бы что сказать на эту тему. А он, маленький глупый Зверёк, сказать ничего не может.

Филин выглядел маленькой печальной тучкой, отбившейся от стада и залетевшей через трубу. Он сказал:

— Ух решил поиграть в хозяина сегодня не про­сто так. Когда я нашёл ключи, я решил, что разогнать тоску этого жилища — мой долг.

— Тогда я с тобой, — решил Зверёк. — Что нужно делать?

Крылом филин вынул изо рта воображаемую трубку.

— Ты здесь уже давно и всех знаешь, а я только прилетел. Нужно позвать сюда как можно больше зверей, духов и ксей и устроить праздник. Поиграть в хозяев и гостей, по-настоящему зажечь свечи и по­просить этих несносных белок натащить из своих кла­довых побольше еды. А у кого-то, может, найдётся ба­ночка варенья… Можно здесь немножко прибраться, стереть пыль с подоконников и выбить коврики. Ты знаешь, что скоро середина зимы? У человеческого племени это великий праздник.

— Но ведь это всего на один вечер, — возразил Зверёк. — Завтра праздник кончится, и Дом снова бу­дет скучать.

Сам того не осознавая, он начал говорить о доме с уважением, будто о живом существе.

Филин сказал:

— Тут уж ничего не поделаешь. Каждый из нас один-одинёшенек и будет одинёшенек большую часть своей жизни.

— Как хорошо было бы, если бы сейчас исполня­лись желания, — мечтательно произнёс Зверёк. — Я, может быть, пожелал бы для Дома хорошего жиль­ца… Не таких маленьких, как мы, а самого настоящего человека.

И в этот момент по крыше послышались семеня­щие шаги, и кто-то закричал в трубу:

— Зверёк! Эге-гей! Ты там?

Зверёк сунул мордочку в камин и, чихая от пыли, закричал в ответ:

— Я здесь! Спускайся на первый этаж. А лучше зайди через дверь, а то испачкаешься.

Дверь отворилась, и просунулась лохматая голо­ва Кси. Она с восторгом обозревала прихожую. Потом увидела Зверька и заверещала что-то про рыб.

— У рыб вывелись мальки? — уточнил Зверёк.

Кся замахала руками и забегала, роняя стаканы и вазы. Наконец она выдохлась, и Зверёк начал её по­нимать.

— Я только что с озера. Тебе обязательно нужно там побывать. Там такие чудеса творятся, которые не творились ещё ни разу с самого моего рождения.

Конечно, то, что я появилась, это главное чудо за по­следнее лето, даже, может, не за одно, но там что-то экс-тра-ор-ди-нар-но-е. Пошли, сейчас же!

— Ты ходила туда совсем одна?

— Не одна. Я же очень маленькая, я никогда не ре­шусь ходить так далеко одна. Со мной была Матильда.

Зверёк поглядел на тряпичную куклу под мыш­кой Кси. То был просто набитый сухой травой носовой платок. Сказал, показав на невозмутимую птицу.

— Это Ух.

— Ой! — Кся сделала книксен. — Я вас не замети­ла. Но папа мне много о вас рассказывал.

Филин поклонился и разгладил крыльями вооб­ражаемую бороду.

— Так что, маленькая леди, всё-таки там произо­шло?

— Долго рассказывать. Я проснулась рано утром и решила сходить на озеро, посмотреть, не нужно ли что-нибудь рыбкам. А там… я такое не видела никогда!

— Тогда полетели, а то всё пропустим, — решил Ух. — Садитесь мне на спину. Время поиграть в ездо­вого дракона.

— Ты не сможешь лететь, — сказал Зверёк. — Там уже почти-почти взошло солнышко.

— У меня очень хорошая память, — филин не лю­бил хвастаться, поэтому произнёс это так скромно, как только мог. — Я полечу с закрытыми глазами. Следите только, чтобы нашу траекторию не пересека­ли какие-нибудь вороны.

В мгновение ока они оказались снаружи и, подняв настоящую снежную бурю, поднялись к вершинам со­сен. С распростёртыми крыльями филин оказался по- настоящему большим, хотя нести сразу двух седоков ему оказалось едва по силам.

— Только не хватайтесь за крылья! — закричал филин на лету. Зверёк схватился за перья на спине, Кся зубами держалась за его хвост, в свою очередь од­ной рукой придерживая кепку, а другой держа за по­дол куклу. — И не больно-то выпускайте когти.

Лунка была на месте, к ней вело множество сле­дов. Кажется, все окрестные звери теперь ходили сюда на водопой. Это была идеально ровная лунка с подплавленными краями, как будто на этом месте разводили большой костёр. Но Кся и Зверёк знали, в чём тут дело.

Зверёк спрыгнул со спины Уха и осторожно под­крался к лунке, наступая в чужие следы. Молодые солнечные лучи исчезали там, в глубине, как будто золото и серебро ссыпали в бездонный горшок. Ему показалось, что он видит близко-близко какой-то придонный камень или корму лодки, которая затону­ла очень давно и уже обросла илом; и, что самое уди­вительное, она быстро всплывала ему навстречу.

Кся взвизгнула и спряталась за спиной Зверька.

Это оказалась никакая не лодка, а морда сома, настолько древнего, что на его надбровьях вывелись подводные грибы, и настолько большого, что на его усах, как на качелях, катались целые толпы речных чёртиков.

— Это я и хотела тебе показать, — пищала Кся. — Когда я хотела покормить рыбок хлебными крошка­ми, оно всплыло и сказало мне…

— Здравствуйте, обитатели надводы.

Голос всплывал к поверхности множеством пу­зырьков. Чтобы лучше слышать, Зверёк склонил мор­дочку к самой воде. «Ух! Ух! Что там?» — спрашивал филин у всех подряд, даже у снежных сугробов.

— Приветствую и я тебя, большой сом, — сказал громко Зверёк. Он продумал, не будет ли вежливее сунуть мордочку прямо в воду и говорить туда, но сом прекрасно его понял.

— Охохо. Это вы виноваты, что долгой ночью здесь так светло? Все подводные жители в смятении. Они ничего не делают, только водят хоровод вокруг столба света.

Сом ударил хвостом по льду, и тот затрещал. Все, кто был на поверхности, подпрыгнули.

Зверёк прильнул к воде близко-близко и увидел в чёрной глубине рыб, которые водили хороводы во­круг устремляющегося вниз светового водопада. Ког­да кто-нибудь ненароком заплывал в него, чешуя вспыхивала, и казалось, что там, по дну, рассыпаны драгоценности.

— Я прошу прощения, — сказал Зверёк. — Я не знал, что это так их напугает.

Сом ощерил зубы в подобии улыбки. В зубах у него устроили домики какие-то существа, с рыбьими хво­стами, руками и крошечными сморщенными лицами. Они во множестве носились над его языком, делови­то заплывали в окошки прямо в зубах рыбы (каждый был отдельным домиком) и хлопали дверьми.

— Ничего страшного, малыш. Долгими зимами мы совсем не видим света, и всё, что у нас есть, это легенды о том, что когда-нибудь придёт весна и всё растает. Легенды, пересказываемые снова и снова… За то, что вы дали нам немного солнца зимой, мы вы­полним по одному вашему желанию.

— Желания! — пропела Кся и подпрыгнула так высоко, что её волосы рассыпались из-под кепки, как солнечная рожь из дырявого мешка. Она больше не боялась.

— Рыбьи чудеса, — медленно сказал Ух. — Никог­да не думал, что у этих бессловесных существ могут быть чудеса. Как жалко, что я не могу взглянуть хоть одним глазком.

В душевном трепете он даже позабыл про своё «Ух».

— Твоё желание мы уже исполнили, — печально сказал сом Зверьку. — Ты пожелал, чтобы желания исполнялись. И вот они исполняются.

— Как жалко, — сказал Зверёк. — Я хотел поже­лать что-нибудь для Дома. Хорошего хозяина, напри­мер. Ему так одиноко одному.

Для себя он ничего не хотел. Его окружали чудес­ные вещи, а когда тебя окружают чудесные вещи, же­лать что-то для себя уже не хочется. Разве что, может, шарфик на шею, чтобы не мёрзнуть. Но если он по­просит Ксю, она с радостью свяжет. И куда более весё­лой расцветки, чем могли бы придумать рыбы.

— Вас осталось двое. Желайте, что хотите.

Тёмные, словно затянутые илом буркала устави­лись на Ксю. Она была такая маленькая, что сом не мог смотреть на неё одновременно двумя глазами, по­этому посмотрел сначала правым, а потом левым.

— Пусть сначала мистер Ух загадает, — застенчи­во сказала она и спрятала ручки за спину.

Все посмотрели на Уха.

— Ух. Я хочу, чтобы дом, в трубе которого жи­вёт Зверёк, снова стал похож на дом и перестал ску­чать без хозяина. Пускай в него вернутся все, кто там когда-то жил.

— Исполнено, — сказал рыб и плеснул хвостом. Всем тут же захотелось посмотреть, что же случилось с домом. Зверёк оглянулся, но трубы не было видно за деревьями.

У них оставалось ещё одно желание, и Кся сказала:

— Исполните, пожалуйста, одно своё желание. Какое хотите. Вы же наверняка не можете исполнять свои желания, а только чужие! Все волшебники такие беспомощные, никогда не могут о себе позаботиться.

Филин одобрительно ухнул, а сом сказал:

— Охохо, наземные обитатели. Знаете ли вы, что могут желать рыбы? Тем более такие старые и му­дрые, как я. Я ничего вам не скажу, потому что сам не знаю, каким образом будет меняться мировой по­рядок. Но ты права, маленькая кся. Спасибо тебе. И прощайте.

И сом пропал в бездонной глубине, плеснув на­последок хвостом так, что в небо ударил целый фон­тан ледяной воды. Друзья с криками бросились врас­сыпную.

— Я люблю перемены, — сказала Кся, когда всё успокоилось.

А Зверёк решил, что всё это немножечко страшно и что не мешало бы устроить им с Талисманом совет.

— Ух! — сказал филин. — Поторопитесь! Игра в гляделки — хорошая игра, но нам нужно лететь.

Никому не потребовалось объяснений. Их жда­ло ещё одно чудо. Даже солнце с любопытством вы­глядывало из-за тучи. Зверёк попытался разглядеть, надело ли оно сегодня свой цилиндр или в честь об­лачной погоды взяло с собой зонтик, но ничего не рассмотрел.

Возле дома ничего не изменилось. Только приба­вилось теней под крыльцом. А на заднем дворе, там, куда солнце уже не дотягивалось, они стали немного погуще. Даже по садику бродили тени, но на этот раз это были тени облаков.

Они заглянули внутрь. Вот жуть-то! Пустая тём­ная прихожая, тарелки и подсвечники на столе, под потолком в паутине запутался и тихо трепыхался под сквозняком мёртвыми крыльями мотыльков жуткий- жуткий ужас. Нет уж, он бы никогда не стал здесь играть. Кся спряталась за его спиной, укрылась хво­стом и выставляла наружу то один глаз, то другой, а то — кончик носа.

Зверёк посмотрел на филина и понял, что даже его фантазия сейчас работала с перебоями.

— Всё страньше и страньше, — сказал он.

На всякий случай прежде чем уйти они поискали под столом.

— Может, он придёт вечером? — имея в виду хо­зяина, сказал Ух и положил связку ключей прямо на крыльцо. Там была целая россыпь их следов, и это смотрелось очень печально. Будто бы кто-то топтался на крыльце, не решаясь войти внутрь.

Они расселись по ветвям большой осины и начали рассказывать истории про рыб, но их оказалось очень мало. Может, потому, что рыбы молчаливые и не лю­бят хвалиться своими подвигами. Кроме того, никогда не знаешь, что у них на уме. Только у Уха оказалась ин­тересная история о том, как он пытался поймать рыбу в лужицах дождевой воды, собирающихся под листья­ми папоротника. Он клялся, что видел там блеск че­шуи и рыбьи хвосты, и усы неведомых каракатиц.

— Это было в самом конце весны. Как раз начал отцветать папоротник, — сказал Ух.

— Может, ты видел отражения неведомых небес­ных глубин? — спросил Зверёк.

— Так и есть, — печально согласился филин. — Ничего, кроме земли, я там не наловил.

А Кся объяснила, что это, скорее всего, её сороди­чи, маленькие морские духи, испарившиеся когда-то в тучи и теперь пролившиеся дождём совсем в другом месте, мечтали о родных краях, создавая цветные кар­тинки.

Потом они начали придумывать истории про ста­рого сома, но и эта тема быстро иссякла, потому что он не захотел участвовать в ребяческих выдумках и уплыл, величаво махнув хвостом.

Зверёк не уловил момента, когда в окнах впервые мелькнул свет. Но вот он мелькнул ещё раз и ещё. Как будто зажгли свечи. Даже Ух смог его увидеть: стем­нело уже достаточно, чтобы к нему вернулось зрение. Зимой всегда темнеет рано, и в этом смысле филины и совы любят зиму больше чем лето.

Никто не заходил туда, и новых следов на снегу не появилось.

Очень осторожно они перебрались на карниз окна и протёрли себе по дырочке.

Там, внутри, блуждали тени человеческого роста.

— Что же мы наделали, — сказал Ух. — Это теперь дом с привидениями!

— Что значит — привидения? — спросила Кся.

— Значит, эти люди уже умерли.

— Как страшно-то! — запищала Кся и спрятала веснушчатую мордочку между ладоней.

— Теперь этому месту не знать покоя, — продол­жил филин. — Сюда вечно будут являться заблудив­шиеся души, греметь кастрюлями и заунывными го­лосами звать маму.

— Надеюсь, хотя бы дом теперь счастлив, — ска­зал Зверёк.

— Ещё бы, — важно сказал Ух. — Ведь в нём те­перь что-то происходит и будет происходить, пока его стены не рухнут и пока крыша не зарастёт болотным мхом.

— Хорошо, что мы сделали для него кое-что хо­рошее, — сказала Кся. — Но всё же они немножечко жуткие.

— Немножечко? — воскликнул филин. — Ух! Да это самое жуткое, что я видел в своей жизни. Я никог­да не буду играть в привидений. Ни-ког-да-шень-ки.

И вдруг одно из этих привидений появилось в саду прямо перед ними. Это был бородатый мужчи­на в очках и в старомодном пиджаке, сквозь который просвечивали буйно разросшиеся кусты облепихи. Из уголка рта у него торчала трубка, точь-в-точь такая, какую воображал филин.

— Я прошу прощения за внезапное явление, — смущённо сказал прозрачный мужчина. — Я слышал, кому-то из вас мы оказались недобрыми соседями?

— Я живу в печной трубе, — вежливо сказал Зве­рёк, хотя по спине у него бегали мурашки, заползая даже на живот. — Вы ведь не будете зажигать камин? Я только что повесил сушиться свой нашейный платок.

— Мы не чувствуем холода, — печально сказал мужчина и затянулся трубкой. — И нам не нужен свет. Поэтому не беспокойся, маленький зверёк.

Он повернулся к остальным, оглядел их поверх очков. (Ух потом долго расстраивался, что его дедук­тивный метод дал трещину и он не предвидел очки. Хотя стёклышко от них, которое валяется теперь то тут то там в его дупле, филин нашёл рядом с крыль­цом).

— Приходите сегодня вечером на пир. Готов по­спорить на остатки табака, которые никогда не конча­ются, что вы ещё ни разу не пировали с привидениями. И приводите с собой друзей. Мы теперь соседи, нам всем не мешает познакомиться. Кроме того, я очень рад, что могу теперь вас понимать, а некоторых, — он посмотрел на Ксю, — ещё и видеть. Ведь раньше я не мог ни того, ни другого, и лесные зверушки были для меня просто лесными зверушками!

Он прислонился к карнизу и чуть не упал. Сму­щённо пригладил бороду.

— Это мой старый дом, и он ещё не совсем привык видеть меня таким бестелесным. Надеюсь, всё образу­ется.

Бельчонка они не нашли, а Талисман сказал, что он ещё успеет пообщаться с призрачным человеком.

— Откровенно говоря, мы старые знакомые, — сказал он.

Поэтому друзья оставшееся до вечера время играли за домом в снежки и под конец набрали себе в спутники целое семейство снежных духов и одно­го беспокойного коряжника, который рассказал, что он так любит ходить в гости, что давно уже потерял в лесу свой пенёк.

В дом они проникли через трубу — Зверёк времен­но разобрал там пол — и бородатый мужчина обер­нулся на шум в дымоходе очень вовремя, чтобы уви­деть, как все они, цепляясь друг за друга и поднимая целые тучи пыли, выкатились в гостиную. Мужчина отловил двух мальчишек и представил их:

— Это мои маленькие пострелята, Йен и Томми.

Мальчишки были такие же прозрачные, как он сам.

Снежные духи попадали с хвоста Зверька и перьев Уха, едва завидев блюдце с молоком. Друзьям был приготовлен целый стул. Ух уместился на его спинке, Зверёк и Кся — на подушечке, которая позволяла им доставать до стола. Хозяин пододвинул себе кресло- качалку.

Стало уютнее. Паутину убрали, окна умылись и теперь смотрели наружу ясными, прозрачными стёклами. Свечи горели ровным потрескивающим пла­менем, на столе нехитрое угощение в виде молока, жареной картошки, консервированных томатов, ма­ринованных грибов и лука-порея, а хозяин выглядел совершенно счастливым.

— Вы видите? Всё пока идёт очень хорошо. Я могу опираться о подоконник и класть руки на стол сколь­ко захочу.

На листе газетной бумаги перед ним был рас­сыпан табак, и пальцы не спеша перемещали его в трубку.

— Ух! — сказал филин, и его тень таинственно ко­лыхнулась. — Но где же вы были до того, как оказа­лись тут?

— Мы были нигде… угощайтесь-угощайтесь. Да­вайте я положу вам картошки. Дети! Вы хотите ещё картошки?

Мальчишки дружно помотали головами. Они ис­следовали засушенные листья между страниц книг и потрошили всё новые и новые фолианты в поисках спрятанного гербария.

— А где это — нигде? — упорствовал Ух.

Призрак развёл руками.

— Никто не знает. Главное, что мы вдруг осозна­ли, что это «нигде» где-то существует, потому что мы были уже не там.

— Это вроде как ты живёшь в вещи, которая не су­ществует, но ты не знаешь, что её не существует, пока тебе об этом не скажет какая-нибудь сорока, — про­пищала Кся.

Призрак посмотрел на неё с интересом.

— Вроде того.

— Так вы все умерли? — спросил Зверёк.

— Нет, что ты! Ребята выросли, а я постарел и из­менился. Моя жена осталась всё такой же милочкой. Она живёт с тем, настоящим мной.

— Значит, вы не настоящий? — спросила Кся.

Мужчина засмеялся.

— Мы — привидения тех, кем были десять лет на­зад. Вроде как выброшенное в мусор старое пальто… Но мне хорошо с моими мальчишками. Они такие за­бияки, когда маленькие!

Взошла луна. Филин и мужчина вели долгие бе­седы о каких-то сложных вещах, которые наполня­лись всё новыми и новыми смыслами тем больше, чем позднее становилось. Зверёк дремал на диванной подушке, и в кольце его хвоста калачиком свернулась Кся. Человечьи дети давно уже спали на своих ни­зеньких лежанках, а бородатый человек курил, и вкус его табака менялся от вишнёвого к цитрусовому, а по­том вдруг на прохладный аромат морской соли, за ко­торым чудились штормы, мокрый песок и скользкие водоросли.

— Хорошо, когда ты прозрачный и никому не портишь здоровье, — сказал он. — Можно курить, сколько влезет. Думаю, уже поздно вам идти домой, да? Оставайтесь у меня. Места хватит всем. Знал бы я нынешний, какими интересными собеседниками мо­гут быть птицы!..

Что-то урчало низко-низко, как будто бы какой-то зверь свернулся под подоконником и пытается уснуть. Стёкла звенели от налетающего ветра. Бросив взгляд в окно, Зверёк обомлел. Сон слетел с него, как послед­ний кленовый лист под пронизывающим ноябрьским ветром.

— У вас случайно не было дома на берегу боль­шой-большой воды? Такой, что не видно конца? — спросил он хозяина, и тот поднял брови.

— На берегу моря? Никогда. А почему ты спраши­ваешь?

— Там, в окне — море!

Все обратили взгляды наружу и действительно увидели его — водную гладь среди деревьев, нака­тывающие волны, смёрзшийся снег, беспокойно шу­мящие стволы. Они высыпали на крыльцо, все, даже дети, мгновенно проснувшиеся при слове «море». Фи­лин, хлопая крыльями, пытался удержаться на мгно­венно обледеневших перилах. Да, это была самая на­стоящая солёная вода, кажется, крупинки соли можно разглядеть в сверкающей в лунном свете дымке.

— Ничего не понимаю, — пробормотал мужчи­на. — В жизни не видел ничего подобного. Неужели это озеро вышло из берегов?

— Мне кажется, сом нас обманул! — закричала Кся.

— Мы же сами отдали ему одно желание, — воз­разил Зверёк. — Он мог пожелать всё, что захочет.

— Кроме того, он сказал: «Приготовьтесь к пере­менам», — сказал филин. — Нам нужно было запа­стись рыболовными сетями и лодками. Ух-ух!

Они стояли и смотрели, как накатывают волны.

 

Глава четвёртая. В которой продолжаются рыбьи чудеса

Море добралось до крыльца и осторожно пробовало на язык первую ступеньку. Мужчина притянул к себе заспанных сыновей, которые протирали глаза и, наверное, думали, что всё это им снится.

Зверёк от волнения укусил себя за хвост. Всё во­круг в опасности! Что будет, если многочисленные малютки-зверьки проснутся от зимней спячки и обна­ружат, что они стали обитателями океана?.. Он сказал об этом филину, и тот повернулся к отцу семейства.

— Нам нужно лететь. Но что будет с вами? Вы за­берётесь на крышу?

— С нами ничего не случится. Мы же просто тени, уверен, тени есть и под водой. А вот дом очень жалко. Будет просто отлично, если вы сумеете его спасти.

Перво-наперво они решили слетать к маяку. Тем более что там зажёгся тревожный огонёк. Словно большая красная звезда, он мелькал среди древесных вершин и помогал держать направление.

Ветер дул навстречу и то и дело сбивал их с курса. Задом наперёд летали синицы. Кся потом предполо­жила, что они, разбуженные среди ночи, забыли, ка­кой стороной вперёд нужно летать, но Ух объяснил, что маленькие птички пытаются лететь против ветра, который в два раза сильнее их.

Снежные духи катались на льдинах и хором взы­вали о помощи. Многочисленные обитатели деревьев затаились в хвое. Все хотели знать, куда доберётся вода и когда же она схлынет. С луны тоже кто-то смо­трел. Было видно, как оттуда спустили верёвочную лестницу, и кто-то, спустившись на несколько ступе­нек, наблюдал за наводнением в большую подзорную трубу.

Вскоре в полной водяных испарений ночной дым­ке показался маяк, однако это был не тот маяк. Этот был настоящий — изящная башенка цвета слоновой кости, а вместо бывшей кроны — ореол света от боль­шого, со скрипом поворачивающегося вокруг своей оси фонаря.

А смотритель остался тот же самый! Шкрябл встретил их на верхней площадке, размахивая новень­кой фуражкой и издавая нечленораздельные вопли.

— Что-то случилось! Хорошо, что вы здесь!

— Где же лес? — спросила Кся.

Она цеплялась за шкурку Зверька, чтобы её не унесло ветром.

Впереди бушевало бескрайнее море. Водная пу­стыня простиралась до самого горизонта, тут и там вырастали барханы-волны. Вновь и вновь они бро­сались на приступ маяка. Пошёл снег; да такой круп­ный, будто кто-то решил высыпать в океан несколько мешков риса.

— Лес просто погрузился под воду! — верещал Шкрябл. — Но зато вы посмотрите, во что преврати­лась моя сосна! Я теперь смотритель маяка и вовсе не понарошку! А ещё у меня появилась капитанская фу­ражка. Я уверен, где-то внизу есть корабль, чтобы спа­сать утопающих и собирать сокровища с застрявших на рифах кораблей.

К полуночи вода немного схлынула, но вместо привычного чернозёма под деревьями проглядывал скалистый берег с торчащими во все стороны острыми камнями. Кое-где лес сросся в сплошную монолитную скалу. Сосны съёживались, будто земля всасывала их обратно, стволы их с мокрым треском перекручива­лись и становились похожи на те, что растут по бере­гам северных морей, там, где с вершин фьордов мож­но дотронуться до луны, а вода между ними бурлит, вновь и вновь пытаясь раздвинуть каменные ладони.

Кся уселась прямо на пол и спросила:

— Что мы теперь будем делать? Я надеюсь, мой несуществующий предмет в порядке?

Она была до крайности растеряна. Зверёк ответил:

— Он на холме. С ним ничего не случится.

— Интересно, совы живут рядом с морем? — вслух размышлял филин. — Или мне придётся отращивать перепонки?.. В любом случае, наверное, это будет не­плохая игра. Попытаться приспособиться в чужом ареале обитания — что может быть веселее?

— Такая буря! — с восторгом сказал Шкрябл. — Утром мы должны пойти поискать обломки корабле­крушения.

Зверёк выгнул хвост, что означало крайнюю сте­пень озабоченности. Усы его дёргались.

— Сначала мы должны докопаться до истины. Я хочу свой родной лес обратно.

Бельчонок принялся заламывать лапки.

— Но здесь же весело! Мы могли бы поиграть здесь немного, а? Прежде чем вернуть всё как было?

Всем стало ясно, что ему просто не хотелось рас­ставаться с маяком.

Друзья провели беспокойную ночь рядом с бушу­ющей водой. Слава рыбьей магии, башня оказалась достаточно просторной, чтобы там, под крышей, ря­дом с горячим, как печка, фонарём мог поместиться даже немаленький филин. И даже не один, а, по под­счётам самого Уха, двадцать четыре штуки.

— Я буду дежурить всю ночь, — сказал он. — Вдруг что-нибудь изменится.

Для маленьких зверьков же были отдельные ком­наты и уголки с круглыми окнами и подстилкой из хвои — единственного, что осталось от древесного прошлого маяка.

— Я не очень люблю сов, — зашептал Шкрябл на ухо Зверьку. — Зачем вы его привели? Вдруг он сгры­зёт все мои орешки, а где же я найду новые?

Но Ух услышал. С некоторых пор со слухом у него стало получше. Может, потому, что он поселил у себя на голове снежного духа, который нашёптывал ему всё, что вокруг говорится. Снежный дух взамен полу­чил возможность летать и поэтому считал себя боль­шим и важным духом, освоившим ездовых сов.

— Не бойся, маленький зверёныш. Я не очень лю­блю орехи. Зато обожаю маленьких бельчат. Они та­кие милые, что целиком помещаются ко мне в живот.

Шкрябл прижал к мордочке усы и юркнул в ком­нату, а филин ещё долго хохотал над своей шуткой.

Утром ничего не напоминало о лесном прошлом этого скалистого берега. Море успокоилось, оно мер­но вздыхало под тяжестью свинцового неба. Бельчо­нок проснулся первым и, вихрем пронёсшись по ком­натам, поднял всех остальных.

— Идём искать сокровища! И ракушки!

На верхней площадке он смахнул с фонаря влагу, с серьёзным видом послушал, как жужжат механиз­мы, и робко приблизился к нахохлившемуся комочку меха.

— Мистер филин, вам нравятся ракушки?

Ух приоткрыл один глаз.

— Мне нравится спать днём. Чтобы ты знал, я сова, а не жаворонок. Я люблю просыпаться с первыми сумерками, но к восходу уже предпочитаю быть дома. Если нет какой-нибудь новой увлекательной игры.

— Корабле… — заикнулся Шкрябл.

— Искать обломки кораблекрушения — это пло­хая игра, — строго сказал Ух. — Пусть в неё играют дневные пташки, которые не хотят отведать, как сла­док сон во время пасмурного дня.

Наверху появился Зверёк, и Ух доложил:

— Всю ночь только вода и камни. Ничего больше.

— Вообще-то я здесь капитан маяка, — заверещал, растеряв всякий пиетет, Шкрябл, но филин уже ус­нул. Было видно, как он утомлён. Кончики лохматых ушей, кажется, даже поседели.

До самого низу вела витая лестница, по которой Шкрябл научился подниматься и спускаться за шесть целых девятнадцать сотых секунды.

— Нужно выяснить, откуда пришла вода, — ска­зал Зверёк.

Малютка Кся ехала у него на спине, зарывшись мордочкой в загривок. Она сказала, имея в виду море:

— Оно такое большое, но, может, оно тоже чего- нибудь боится? Все на свете чего-нибудь боятся. Жал­ко, я не взяла из несуществующего предмета свою страшную маску…

Шкрябл переворачивал камни и под одним из них нашёл краба.

— Привет тебе, чужестранец, — сказал ему Зверёк.

— Бп кхсч кткаар ррхвф, — ответил краб и выка­тил на длинных усиках глаза.

— Ура! — закричал бельчонок. — Первый раз вижу настоящего иностранца. Я буду звать его — Крвб.

Кся нашла морского духа и попросила его побыть для них переводчиком. Морской и снежный духи — родственники, поэтому если ты понимаешь одного, то можешь легко понять и другого.

— Он говорит «Привет и вам, чужеземцы».

— Мы не чужеземцы. Мы здесь живём, — вежливо объяснил Шкрябл и попытался приблизиться к крабу, чтобы хорошенько его обнюхать. Но большие клешни немного его смущали.

— Он говорит так, потому что не знает, что тут раньше был лес, — сказал Зверёк. Спроси его, откуда пришли все эти волны.

Дух расположился между ними на мокрых кам­нях, целиком закутавшись в свой шарф из водорос­лей. Ему понравилось переводить.

— Он говорит, их позвала большая рыба. Большая и усатая. Кто-то отдал ей своё желание, вот она и за­хотела позвать сюда волны, чтобы вода больше не за­мерзала.

Кся спрятала мордочку среди ладоней.

— Простите меня! Это я виновата.

— Не расстраивайся, — сказал Зверёк и обнял её кончиком хвоста. — Доброта иногда ведёт к новым приключениям. Ничего плохого в этом нет.

Но на самом деле он не знал, как выпутаться из этого приключения. Где теперь искать сома? Озеро проглочено морем, и весь лёд там наверняка растаял.

— Вы загадывали желания? — возмутился Шкрябл. — А как же я?

— Тебя не было дома, — сказала Кся.

— Я, наверное, был у мамы с папой, ел яблочный штрудель с грецкими орехами, — бельчонок печально вздохнул. — Не думаю, что если бы у меня было жела­ние, я не загадал бы поесть маминого штруделя.

Они распрощались с Крвбом, и тот боком уполз в волны. Больше друзья его не видели. А морской дух присоединился к своим сородичам, которые стаями носились среди брызг.

Они пошли дальше вдоль берега. Зверёк гадал, что же стало с домом. Его должно было поглотить море, хотя стены выглядели достаточно прочно, что­бы устоять. Вряд ли что-то случилось и с привидения­ми. Вот только свечи они больше не смогут зажигать, и вряд ли привидение-папа приготовит им ещё раз праздничное вечернее угощение.

— Нам нужно посетить Талисмана, — сказал Зве­рёк. — Я не знаю, что делать.

Талисман висел на скрюченной ели, вгрызающей­ся корнями в скалу, похожий на небольшого осьмино­га. Кончики его кос касались теперь земли.

— Это ваших лап дело?

— Ясное дело, — с гордостью ответил Зверёк. — Как бы теперь вернуть всё обратно?..

Талисман покачался туда-сюда.

— Статистика показывает, что только те, у кого есть лапы, могут наворотить делов. Хорошо, что у меня их нет.

— Ты бы тоже наворотил делов? — спросил бель­чонок, которому понравилось словосочетание «на­воротить делов». Ещё ему понравилось слово «ста­тистика», но он совершенно не знал, где можно его ввернуть.

— Я бы навешал вам подзатыльников, — мрачно сказал Талисман.

Зверёк рассказал ему про сома, и Талисман стро­го обвёл нарисованными глазами всю троицу. Хоть глаза его и не двигались, каждому казалось, что они смотрят именно на него. Правый, синий, казался вос­торженным, а левый, зелёный — загадочным и спо­койным.

— Каждый из вас что-то пожелал?

— Ну, я пожелал, чтобы исполнялись желания…

— А я — чтобы он исполнил одно своё, — пропи­щала Кся. — Это всё из-за меня. Простите…

— Не извиняйся, — важно сказал Талисман. — Мне ещё не известно ни одного случая, чтобы доброта привела к трагическим последствиям.

— Но как же наводнение? — воскликнула Кся. — Все эти великолепные деревья погибли! И зверьки, которые зимовали в них, тоже куда-то делись…

— Ваши высказанные сому желания — как зёрна, брошенные в землю. Они только-только дали побеги. Всё ещё будет меняться, и то, что вы пришли, чтобы

запастись моей мудростью, наглядное тому доказа­тельство.

— А я пожелал яблочного штруделя, — сказал Шкрябл.

— Он ничего не желал, — поправил Зверёк. — Он был у мамы с папой и кушал там штрудель… вместо него Ух пожелал, чтобы в доме завелись привиде­ния…

— Так-так, — сказал Талисман Шкряблу. — То есть у тебя ещё осталось желание?

— Не знаю… — растерялся тот.

— Мы можем загадать всё обратно! — воскликну­ли хором Кся и Зверёк.

— Вы должны сейчас найти этого сома. Попроси­те морских духов: они знают обо всём, что творится в море.

— Мы пойдём сейчас же, — пообещал Зверёк. — Как ты думаешь, мои запасы кусочкового сахара в трубе уже растворились?

— Моей мудрости недостаточно, чтобы ответить на твой вопрос, — серьёзно сказал Талисман. — Толь­ко Вселенная знает ответ.

Они поспешили на берег, и скоро от одного мор­ского духа к другому передавалось такое послание: «Древнего Сома ждут на берегу возле маяка. Пусть он откликнется как можно скорее, запасы сахара под угрозой».

Сом появился через сутки. Весь поросший илом и морской грязью, он плеснул хвостом, и белоснежный маяк до самой верхушки окатило водой. Услышав всплеск, звери высыпали наружу.

— Вы меня искали, — пробулькал сом. — Я прошу прощения, что задержался. Море большое, требова­лось много времени, чтобы добраться сюда с другого его конца.

Был ранний вечер, ясное небо ложками размеши­вало в море свою небесно-голубую краску. Сом изряд­но взбаламутил воду около берега, нужно было на­клониться к воде совсем низко, чтобы разглядеть его печальную, облепленную моллюсками морду.

— Ты нас обманул, — сказал Зверёк. — Твоё же­лание слишком большое, смотри, что оно натворило!

— Да, ты прав, маленький зверёк. Я пожелал, что­бы к нам пришло море. Чтобы наше маленькое озеро растворилось в безбрежности и вода больше никогда не замерзала зимой, потому что мы устали проводить зимы в полной темноте. Я не знал, чем всё обернётся. Если что-то где-то появляется, значит, что-то где-то неминуемо исчезает. Море сдвинулось, переползло сюда, словно большая улитка, и, как только я это по­нял, я отправился на другой его конец, посмотреть, что же стало с теми местами, откуда вода ушла.

Зверята ждали продолжения, а сом тяжело воро­чал под водой жабрами, словно никак не мог отды­шаться после долгого путешествия. Потом он продол­жил:

— Это ужасно. Морские малявки погибают в пере­сыхающих лужах, чудища выползли из останков за­тонувших кораблей и отправились на поиски пищи. Они наводят ужас на окрестные деревни и пытаются целиком поместиться в колодцы и вёдра, забытые се­лянами на улице, потому что их чувствительная кожа пересыхает. Там, где раньше стоял маяк, теперь огро­менная сосна, а его бывшего смотрителя уже третий день не могут снять с её верхушки. Я бы с удоволь­ствием вернул всё обратно, если бы мог, но увы.

— Ты всегда можешь попросить кого-нибудь зага­дать желание, — сказал Зверёк.

— Не могу. Исполнение желаний — это моя бла­годарность, а, кроме вас, я никого не благодарил уже столетия как два. Обычно о существовании нас, под­водных обитателей, вспоминают только когда на сто­ле заканчивается еда. И никто не спросит: светло ли нам там, в глубине? Достаточно ли корму? Какое нын­че дно — илистое или так себе? Сколько подводного лука уродилось в этом году…

— Но ты не все наши желания ещё исполнил! — встрял Бельчонок. — То была моя сосна, и, если бы не я, мистер Солнце никогда бы не поселился в очках этой малявки.

— Правда? — просиял сом. Просиял в прямом смысле: он выставил из воды свой необъятный лоб, и чешуя засверкала в солнечных лучах. — Тогда я слу­шаю твоё желание, хвостатый малыш.

Зверёк испугался, что Шкрябл сейчас попросит яблочный штрудель, и собирался уже запустить в слу­чае чего ему в рот комком водорослей, но бельчонок сказал:

— До чего хорошо жить в маяке. Но раз у этого маяка есть другой, настоящий смотритель, и он не умеет лазать по деревьям, я хочу, чтобы всё стало как раньше.

И скалы застонали, вновь оборачиваясь сугроба­ми. На месте маяка снова стояла высоченная сосна, и её сородичи распрямляли свои стволы, вытягивались по струнке и даже стали чуточку длиннее, чем рань­ше. Море зашумело, забурлило и поползло обратно, откуда пришло. Сом сказал из его глубины:

— Запомните, лесные малыши. Что бы ни каза­лось вам несправедливым — всё всегда находится на своих местах. Ничего неправильного в этом мире нет.

— Даже то, что орехи созревают только раз в году? — закричал бельчонок.

Но сом не ответил.

Зверята побежали следом и увидели, как дом вы­плывает из морской пучины, словно огромная чере­паха, как каракатицы сигают с карнизов в воду, а из трубы выпрыгивают разноцветные рыбки. Зверёк бо­ялся, что вместе с отменой одного желания сом отпра­вит в никуда и гостеприимного призрака с сыновья­ми, но нет — вот он показался на крыльце, выпутывая из бороды водоросли. Из карманов халата у него тор­чали морские гребешки.

— Курить мокрый табак — что может быть про­тивнее? — спросил он вместо приветствия. — Мои мальчики хотели оставить вместо домашнего живот­ного морского чёрта, они к нему очень сильно при­вязались, но видеть каждый день небо, скажу я вам, гораздо куда более приятно.

Лесные обитатели выбирались из своих укрытий на деревьях и спускались на землю, чтобы собрать оставленные морем ракушки. Они мастерили себе шляпки и прилаживали морские завитки к хвостам. На весь лес стоял весёлый гомон. Кто-то отыскал мор­ской рожок и наигрывал на нём весёлую мелодию.

— А я буду немножко скучать по морю, — сказала Кся. — Всё-таки было очень приятно сидеть на берегу и смотреть вдаль.

— Ух! — ответил филин. — Кусочки моря живут в ракушках, разве ты не знала? Можно слушать их и во­ображать себе столько воды, сколько захочешь.

— Правда? — обрадовалась Кся и бросилась выта­скивать из-под коряги морской гребешок.

Зверёк жалел, что весь замечательный снег, похо­жий на сахарную пудру, растаял. Куда ни кинь взгляд, везде голая земля и жухлая трава, которая раньше пряталась под сугробами. Он посмотрел вверх и уви­дел, что небо до самых краёв заполнено тучами.

— Кажется, будут снегопады, — сказал призрак, тоже глядя в небо.

— Снег, снег! — закричал бельчонок и принялся носиться кругами, кувыркаясь через голову, так, что его хвост походил на сошедший с ума солнечный зайчик.

А Зверёк поспешил домой, чтобы привести в по­рядок после наводнения свои вещи. Ведь скоро будет не до того: уже завтра все лесные жители будут играть в снежки, кататься с горки и проводить экскурсии для молодых снежных духов, которые только-только спу­стятся в лес вместе со свежим снегом.